Hartmann. My experience and observations of homoeopathy // The North-Western Journal of Homoeopathia. Ed. G.E.Shipman. Vol.IV. Chicago, 1852
Франц Гартман. Былое и думы о гомеопатии // Северо-Западный журнал гомеопатии. Под ред. д-ра Джорджа Э. Шипмана. IV том. №№ 7-10, 12. Чикаго, 1852
III читать первую часть читать вторую часть
В 1820 году произошло событие, имевшее огромное значение для гомеопатии. В Лейпциг прибыл австрийский фельдмаршал фон Шварценберг, чтобы получить гомеопатическое лечение под личным контролем самого Ганемана. Причиной решения Шварценберга стало участие д-ра Маренцеллера, военного хирурга из Праги, уже немолодого врача, который уделял определенное внимание гомеопатии. Шварценберг, несомненно, был бы очень доволен, если бы Ганеман сам приехал к нему, но реформатор счел, что не обязан делать этого, так что маршалу ничего не оставалось, как лично прибыть в Лейпциг. Состояние его здоровья было далеко от того полного здравия, в котором он пребывал, когда 6 лет назад вошел в Лейпциг в качестве завоевателя.
Для Ганемана явилось великим триумфом видеть, что такая известная личность обратилась к его недавно открытому методу лечения. Но столь же велика была ревность, которую наши враги, особенно врачи старой школы, проявляли разными способами против Ганемана и его новой доктрины. Постоянное наблюдение, или, вернее, шпионаж за его пациентами и, тем более, за его учениками, после этого случая практиковался с гораздо большей ожесточенностью. Крайняя злоба, с которой это осуществлялось, вызывала негодование даже тех, кто был предан идее старой школы. Это был не научный спор, а неистовый вопль разъяренного фанатизма. Безмолвный зритель мог сравнить их бессмысленные поступки с тарантеллой. Все объединились в войне полного истребления, не стесняясь использовать самые предосудительные средства борьбы. Это было время величайшего угнетения и гонения на гомеопатию и ее приверженцев, что наблюдалось в течение многих лет. Легко было предвидеть, что доктрина Ганемана станет занозой для врачей старой школы, так как она ставила под угрозу их финансовые интересы, ибо, находясь еще на ранней ступени развития, она показала свое превосходство над старой системой во многих неизлечимых болезнях. Следовательно, эта доктрина была встречена не просто клеветой, по крайней мере, этим ее свержения было бы не достичь. Нужен был другой повод для нападок. Они нашли его, обвинив гомеопатов в выдаче собственных лекарств, что было, по мнению Ганемана, обязательным требованием новой доктрины. Они также думали, что когда будет отрезан источник поступления лекарств, то и сам метод лечения исчезнет. Так случилось, что аптекари, подстрекаемые врачами, вынесли на Совет меморандум, в котором они жаловались, что их права ущемлены раздачей доктором Ганеманом своих лекарств, одновременно указав и имена молодых врачей (в основном студентов), которые также занимались раздачей предписанных лекарственных средств.
Лечение князя фон Шварценберга положило конец этим ссорам, поскольку правительство Саксонии, исходя из уважения к высокопоставленному пациенту, остановило эти несправедливые преследования путем осуществления своей суверенной власти.
Но чтобы гарантировать последующее уничтожение Ганемана, не теряя времени, под строжайший надзор взяли учеников Ганемана, проживающих в Лейпциге, большинство из которых пока еще не имели права практиковать. В случае, если бы они начали лечение больных, им бы тут же было бы предъявлено двойное обвинение: в незаконной практике и распространении своих собственных лекарств, - хотя это было обычным делом, что все студенты-медики занимались лечением больных.
Этому курсу с большой энергией следовал д-р Кларус, впоследствии профессор Клинической Медицины. Д-р Кларус, похоже, не действовал совершенно беспристрастно в урегулировании этого дела. И хотя в то время он получил сердечную благодарность и поздравления от своих коллег за эффективную помощь в борьбе с гомеопатией, выбранный им курс оказался не рассчитанным на то, чтобы предстать перед потомками достойным похвалы.
Именно он выступил подстрекателем того, чтобы в 1821 году из дома Хорнбурга и Франца были вывезены гомеопатические лекарства. При поддержке Университетского Суда, первого секретаря и при помощи двух надзирателей препараты были сожжены на церковном кладбище Св.Павла – поступок, который с трудом бы нашел оправдания в Средневековые времена. И снова он был в числе тринадцати лейпцигских врачей, открыто выступивших против Ганемана в Лейпцигском Журнале в 1821 году. Они объединились, чтобы доказать, хотя и с неубедительными доводами, что распространенная тогда пурпурная сыпь, называемая rother Hund, является не чем иным, как скарлатиной, и лечить ее нужно соответственно, и т.д. Чтобы не повторяться, я просто сошлюсь на 14 и 15 номера 26 выпуска этого журнала, где можно найти полную информацию об этом деле под заголовком “Arts Hahnemann's Leben.”
Но вернемся к болезни князя фон Шварценберга, которая привела к изменениям в отношении к гомеопатии. Я никогда не был точно информирован о характере заболевания князя, но из того, что я слышал, я сделал следующий вывод. Крайние трудности, которым князь подвергался во время своих многочисленных военных походов и сильное душевное волнение в это время, стремление восстановить свои силы искусственным путем – эти и другие причины легли в основу его жалоб, которые главным образом затрагивали центральную нервную систему и часто вызывали застойные явления в мозге. Из чего, учитывая его конституцию и слабость к спиртному, можно предположить угрозу апоплексического удара. Действительно, эта болезнь уже заявила о своем приближении небольшими повторяющимися приступами паралича, оцепенением и летаргией, подтверждающие опасения, что развивающиеся в мозге органические изменения становятся все более обширными.
Князь остановился в загородном поместье Milchinsel. Когда Ганеман навещал Шварценберга, он всегда встречал у него личного лечащего врача, королевского и императорского советника, штатного хирурга д-ра фон Сакса и королевского и императорского полкового хирурга д-ра Маренцеллера. Два последних не сочли Ганемана, который не позволял чему-либо нарушить свой распорядок, общительным человеком, и поэтому не улучшили, как они ожидали, свои собственные знания по гомеопатии. Они более близко сошлись с его учениками и выражали особенное уважение Хорнбургу, чей выдающийся талант выделял его среди всех остальных. Беседы носили главным образом научный характер и в основном касались гомеопатии, в свою очередь иностранные врачи очень часто делились богатейшим опытом своей многолетней практики, что для нас новичков представляло большой интерес.
Болезнь князя под лечением Ганемана поначалу приняла весьма благоприятный вид, чего никогда не случалось при предыдущем лечении. Было совершенно очевидно, что гомеопатические средства действуют, даже когда болезнь очень запущена. И тем не менее, принимая во внимание постоянное улучшение, в этом случае не могло быть никаких особых надежд, так как князь не мог отказаться от своей обычной и обильной выпивки. Его болезнь внезапно приобрела более острую форму, никакого последующего улучшения не последовало, и знатный пациент скончался от апоплексического удара 15 октября 1820 года, после почти полугодового пребывания в Лейпциге.
Какой повод для коварства… Посмертное освидетельствование проходило под руководством советника Кларуса. Он также представил заключение журналу Hufeland's Journal, том 51, часть 4 (см. также №14, том 26 этого журнала), к которому он не преминул добавить свое собственное индивидуальное мнение о гомеопатии, как будто было особенно важно изучить мнение какого-то врача об этом новом учении. Впрочем, он думал, что это станет первым ударом по полному свержению системы. Однако его оптимистические надежды не оправдались и по сей день!
Хотя Ганеман прекрасно знал, что его осмеивают и высмеивают со всех сторон, и это стало гораздо более разительным после смерти Шварценберга, но он настолько глубоко сознавал свое превосходство и огромное интеллектуальное преимущество, что он совершенно игнорировал презрение толпы и с гордым достоинством пешком сопровождал останки князя на пути в Лейпциг.
После смерти князя Шварценберга вражда против гомеопатии вспыхнула с удвоенной силой. Большинство наших оппонентов начали понимать, что запретить новое учение авторитетными заявлениями и министерскими приказами будет достаточно трудно. Возвышенно парящее мышление не может быть остановлено, а знания, основанные на опыте, не могут быть оспорены софистами. Таким образом, большинство этих господ осознало, что они сами себя путали долгое время, и это осознание привело их к полной интеллектуальной несостоятельности. Все они ни к чему не пришли и не нашли средств для достижения своих целей.
Ученики Ганемана в то время были наиболее уязвимы, так как они еще не получили licentiam practicandi (лицензии), следовательно, за ведение практики они могли быть наказаны, вплоть до уголовного преследования, даже за лечение таких случаев, где любой врач, и даже сам советник Кларус, признавался в своем бессилии. Обвинение подобного рода постигло д-ра Франца – давно покойного – в случае с женщиной, которая страдала от туберкулеза (чахотки). Поскольку все пациенты подобного рода надеются поправить свое здоровье путем смены врачей, то и она поступала подобным образом. Во время лечения у Франца она чувствовала себя весьма хорошо, но это не удовлетворило ее, она хотела большего. Она хотела быть полностью вылеченной – очень разумное желание, которое она намеревалась осуществить, подвергнув себя терапии советника Кларуса. Явился советник, и последовало жестокое обвинение в адрес его предшественника, многочисленные упреки в бездействии, которое привело к смерти женщины, хотя она заранее была обречена на верную смерть. В добавление к этому ему были предъявлены второе и третье обвинения: он практиковал, будучи неквалифицированным, и более того, распространял свои собственные лекарства. Этого было, конечно, достаточно, чтобы убрать несчастного Франца с пути, если не навсегда, то, по крайней мере, на длительное время, как это и случилось. Он передал материалы дела опытному адвокату, а сам отправился к родителям в Плауэн, где вынужден был задержаться из-за этого судебного преследования на полгода. Несмотря на то, что против него не было никаких данных, он был вынужден оплатить все судебные издержки без всякой причины, и Лейпциг был потерян для него как поле для медицинской практики.
Моя карьера была прервана аналогичным образом. Я уже давно объявил себя тогдашнему декану медицинского факультета, советнику Розен-Мюллеру, профессору анатомии, иностранным кандидатом на более высокую ученую степень. К моему великому сожалению, этот знаменитый человек вскоре после этого умер. Я не предполагал, что понадобится повторное уведомление, так как я думал, что это входило в обязанности декана и было точно выполнено, а все, что с этим связано, вошло в подробный отчет о деятельности медицинского факультета. Хотя я был явно заинтересован в том, чтобы узнать, было ли известно моему новому декану о моем желании, все же я полностью не осознавал важность устранения этого препятствия. Я оказался вовлеченным в практику, отнюдь не бесполезную, и с юношеской самонадеянностью и беспечностью даже не предполагал, что на моем пути может быть помеха. Но при всей той осторожности, которую я предпринимал при осуществлении своей практики, тогдашний второй хирург больницы Иакова, д-р Кольруш (человек, который занимал это место исключительно благодаря своей квалификации хирурга, и лишенный какого-либо дальнейшего научного образования) обнаружил, что я посетил одного из его пациентов. Не теряя времени, он отправил ректору факультета пакет моих порошков и обвинил меня до суда, ожесточенно выступив против всех гомеопатов. Последнее не отложило дело в долгий ящик: я был вызван Кларусом, меня засыпали упреками и пригрозили самым суровым наказанием, если я осмелюсь снова практиковать до назначенного советником экзамена для меня. Признаться, я оказался в неприятном положении. Мне следовало бы обрадоваться, если бы экзамен был назначен на следующий день, так как я учился прилежно и был уверен в своей готовности. Однако, я был вынужден ждать, пока этот джентльмен соизволит вызвать меня, и все это время я не мог зарабатывать себе на жизнь. Моя ситуация вскоре была разрешена секретарем факультета, который был доброжелателен ко мне. Он отговорил меня от экзамена в Лейпциге, так как я бы провалился, несмотря на все свои знания, и тогда бы моя надежда на сдачу экзамена в Дрездене была потеряна. Перспектива была не самой радужной. С одной стороны, моя юношеская самонадеянность подстрекала меня быть отважным в опасности, с другой стороны – моя рассудительность уверила меня в том, что я в одиночку не смогу противостоять злым силам, выстроенным против меня, я не должен тратить свои силы бесцельно, меня ждет определенно поражение. Оказавшись в такой ситуации, мне не оставалось ничего другого как искать другой университет.
Прежде чем двигаться дальше я расскажу о достойном внимании случае, который произошел в том же году. Как я уже говорил, сообщество врачей Лейпцига выступило против Ганемана и пыталось продемонстрировать общественности, что тогдашняя эпидемия была ничем иным как скарлатиной. Эта статья в рукописном варианте была передана самым известным докторам Лейпцига, и от них требовалось подписать ее. Ее послали нашему недавно умершему другу Мюллеру, который уже приступил к знакомству с гомеопатией и для этого за несколько дней до того позаимствовал у меня Органон. После изучения Органона, хотя он и обнаружил, что он содержит много несостоятельных суждений, все же основной принцип «similia similibus curantur» и вытекающие из этого следствия с указаниями для их использования в реальной жизни показались ему достойными внимания и опытного рассмотрения. Так, он совершенно не хотел априори осуждать это новое учение, и поэтому не согласился с этим документом и не только не подписал его, но и отговаривал других от его публикации. Как обычно бывает, его благим советам не последовали, наоборот, этим он снискал себе много врагов. Однако, это не помешало ему опубликовать свой опыт в лечении этого заболевания под название «Доказывайте все вещи, крепко держитесь того, что хорошо» (“Prove all things, hold fast that which is good.”) в журнале «Leipsic Daily Journal» того же года, вскоре после появления не предвещающего ничего хорошего очерка. В этом трактате он восхвалял Aconite nap., применение которого Ганеман рекомендовал против пурпурной сыпи, и признавал должное первооткрывателю. В то же время он детально описал способ использования этого лекарства при этом заболевании и успех, который за этим последует (см. № 15, том. 26, этого журнала).
Тем временем продолжались преследования Ганемана аптекарями Лейпцига, без каких-либо послаблений. И никто не знает, как далеко мог зайти этот процесс, если бы фортуна не протянула Ганеману свою дружескую руку и не избавила его от этих бесполезных досаждений, которые сделали его жизнь в Лейпциге такой малоприятной. Хотя этот город был мил и дорог ему как место, где он впервые начал практиковать свое искусство, спокойно и с поразительным успехом. Неудивительно, что он страдал от враждебной оппозиции и препятствий, брошенных на пути развития его системы. Простой и основанной на истинных и верных законах природы – этой системе он посвятил четверть века своей жизни, и чтобы довести ее до высшего совершенства, был лишен многих социальных благ.
При таких обстоятельствах приглашение Его Высочества, герцога Фридриха Ангальт-Кётенского, не могло не быть желанным. Ганемана пригласили стать лечащим врачом герцога в Кётене, где для него подготовили все, что ему требовалось для его нового учения, так чтобы уже не отвлекаться от него. Одним словом, Кётен был предложен ему и его системе как свободный город - милость, которую никогда прежде не оказывала ему ни одна коронованная особа. Он с радостью принял приглашение и оставил Лейпциг в начале 1821 года, никогда более не возвращаясь туда для проживания.
Многие из его прежних учеников сопровождали его на всем пути, я не был с ними, оставив Лейпциг, как было упомянуто выше. Я должен добавить, однако, что Ганеман взял с собой в Кётен двух своих учеников, с которыми я лично не был знаком – хотя впоследствии мы были представлены друг другу, - д-ра Хейнеля и д-ра Моссдорфа. Последний, между словом, стал его зятем, но в дальнейшем был отстранен – причины я не знаю. Хейнель, напротив, вел жизнь настоящего кочевника: был в Берлине при первом нашествии холеры, затем в Мерзебурге с целью содействия доктору Руммелю, где я снова увидел его. Наконец, он посетил и меня в 1830 году в Лейпциге, где он предстал с большим запасом гомеопатических препаратов и с намерением отправиться в Северную Америку: с тех пор я ничего о нем не слышал.