Мой регион:
Войти через:

ИМЕЮТ ЛИ ГОМЕОПАТИЧЕСКИЕ ЭФФЕКТЫ НАУЧНОЕ ОБОСНОВАНИЕ?

ИМЕЮТ ЛИ ГОМЕОПАТИЧЕСКИЕ ЭФФЕКТЫ НАУЧНОЕ ОБОСНОВАНИЕ?


Во всех своих проявлениях и вариантах гомеопатия как медицинское направление выстроена на одном единственном принципе, который ещё с античных времён известен как принцип подобия: «simila sumilibus curentur» («подобное лечится подобным»). Сам по себе этот принцип интуитивно понятен, имеет свои варианты и аналоги, признанные как в народной, так и в конвенциональной медицине, а потому редко подвергается критике с какой-либо стороны. «Отдуваться» же гомеопатам приходится в основном за то, что они, дабы случайно не навредить больным, а заодно и удешевить лечебный процесс, вместо обычных для аллопатии «вещественных» лекарств, используют т.н. потенцированные. И хотя потенцирование препаратов не является обязательным атрибутом гомеопатии, а сами эти препараты, отнюдь, не обязаны действовать по принципу подобия, рассмотрению этого феномена мне придётся уделить значительную часть своего повествования. Но начну я, всё-таки, с принципа подобия.

Принцип подобия
Как уже было отмечено выше, сам по себе принцип подобия не вызывает серьёзных нареканий со стороны противников гомеопатии: его проявления легко можно отыскать не только в народном опыте, но и в более «авторитетных» областях медицины. На этом же самом принципе основана и практически вся фитотерапия, что постоянно подтверждается случаями, при которых ею злоупотребляют. Так, например, из обширного фитотерапевтического опыта известно, что небольшие дозы настоя тысячелистника благотворно действуют при разного рода кровоточивости, а бóльшие могут вызвать серьёзное кровотечение; настой аконита, принимаемый по 1-2 капельке в день, хорошо помогает старушкам от ревматических болей, но в уже чуть бóльших дозах вызывает во всём теле ужасную ломоту; настойка наперстянки, в минимальных дозах унимающая сердечные боли, при передозировке легко вызывает сердечный приступ; настойка болиголова, принимаемая каплями, замедляет рост раковых опухолей, а принимаемая чайными ложками его ускоряет. Эта же закономерность присуща действию большинства других лекарственных растений с той лишь разницей, что их токсические дозы при самолечении труднодостижимы.
Гомеопатические и близкородственные эффекты субпатологических доз (не только ядов, но и любых других стрессоров) хорошо известны в фармакологии, физиологии и биофизике. Явления такого рода имеют в этих дисциплинах даже собственное, хотя и несколько картавое поименование – «гормезис». Гормезисные зависимости эффектов от доз у большинства стрессоров характеризуются трёхфазностью, при которой дозы, близкие к нулевым, не оказывают на организм никакого воздействия (или чрезвычайно слабое патологическое); чуть бóльшие стимулируют организм в направлении противодействия основному патогенезу стрессора; а ещё бóльшие выказывают его всё возрастающую патогенность. То же самое демонстрирует нам и гомеопатия вещественных доз, особенно, когда речь идёт о веществах биологически значимых (нутриентах). Взять, к примеру, обычный (молекулярный) иод – простое вещество, имеющее химическую формулу J2. Хорошо известно, что вдыхание или приём внутрь его очень малых количеств приводит к общей стимуляции организма, повышению его работоспособности, стрессоустойчивости, сопротивляемости инфекциям. Однако если этим свойством иода злоупотреблять, повышая разовые дозы или длительно применяя такую стимуляцию, на смену приливу сил и бодрости духа быстро приходят общая слабость, беспокойство, затем подавленность и, наконец, апатия. Так проявляется базовый патогенез этого вещества. Патологичен, впрочем, и резкий дефицит иода. Причём, его симптомы у взрослых во многом напоминают картину выше упомянутой иодной интоксикации. У детей же первых лет жизни хроническое недополучение иода с пищей часто приводит к тяжёлому и уже необратимому физиологическому расстройству, известному как кретинизм.
Вольно или невольно гомеопатией пользуется и её главная ненавистница – конвенциональная медицина. Некоторые из применяемых ею гормоноподобных, психотропных, противомикробных и других средств назначаются в субтоксических (читай – гомеопатических) дозах и де факто по гомеопатическим показаниям.
Правомерность гомеопатического подхода к лечению вытекает и из общих соображений: если всякому иммунному ответу естественным образом предшествует раздражение запускающих его сенсорных систем, то идея сделать это раздражение сильнее (в надежде пропорционально усилить и иммунный ответ) напрашивается сама собой. А для этого на организм больного нужно подействовать агентом, свойства которого (как минимум, в части воздействия на сенсорные системы организма) подобны свойствам каких-то значимых маркёров патологического процесса.
Но почему, в таком случае, «similia», а не «aequalia»? Неужели, вместо того, чтобы искать подобие в чём-то ещё, в организм больного нельзя ввести дополнительное количество того же самого патогена? Можно. То есть, в принципе можно. Такой метод существует и называется изопатией. Но по целому ряду причин его применение редко бывает целесообразным. Во-первых, сам по себе патоген (как правило, это инфекционный агент) идентифицировать удаётся далеко не всегда. Во-вторых, его образец, имеющийся в провизорской коллекции, может оказаться повреждённым или не идентичным с нативным (и тогда это уже не изопатия). В третьих, изопатический препарат может и просто не сработать: в самом деле, много ли проку мы поимеем, если возьмёмся лечить отравившего грибами человека, давая ему небольшие или даже потенцированные дозы тех же самых грибов? Попробовать такой способ лечения можно, разве что, для устранения последствий отравления, когда яда в организме уже нет, но вызванные им нарушения ещё остаются. Именно так и поступают пьяницы, приходя в себя «после вчерашнего».
Другие примеры, демонстрирующие действенность формальной изопатии, можно отыскать в применении т.н. нозодов – препаратов, приготовляемых из содержимого патологических очагов или биологических жидкостей больных людей. Нозоды применяются как для лечения «собственной» болезни, так и для лечения других, симптоматически с ней схожих, т.е. в качестве своеобразных гомеопатических средств. Среди нозодов особое место занимают т.н. аутонозоды, которые готовятся, так сказать, «из материала заказчика». «Заказчику» они же и предназначаются. Иногда, хотя и далеко не всегда, это даёт великолепный результат. Однако даже в случае применения аутонозодов (не говоря уже о простых нозодах) изопатичность такой терапии очень сомнительна, во-первых, потому, что состав изопатического лекарства не может быть полностью идентичен составу патогена, а во-вторых, потому, что оно вводится и распространяется по организму больного путями, отличными от тех, какими пользуется нативный возбудитель, а значит, и реакции на него могут быть совсем не идентичными. Подытоживая, можно сказать, что формальная изопатия наиболее действенна тогда, когда применяемые ею препараты лишь частично идентичны (суть, гомеопатичны) патогену, когда они предназначены для устранения последствий уже перенесённой болезни, или же тогда, когда способ их введения в организм существенно отличается от способа, каким в него проник патоген. В остальных случаях её полезность остаётся под вопросом.

Потенцирование
Под потенцированием в его классическом варианте подразумевается особая техника последовательных разбавлений физиологически активного материала (вещества, смеси веществ или природного объекта) индифферентным разбавителем (водой, спиртом, сахаром и т.п.), позволяющая постепенно избавиться от его вещественных количеств, но при этом сохранить его информационный «отпечаток» на разбавителе. Если потенцируемый материал хорошо растворяется в воде, спирте или в их смесях, самым простым способом потенцирования будет его последовательное (нужное количество раз) энергичное встряхивание с разбавителем, который в данном случае является ещё и растворителем – как самого материала, так и его последующих разведений. Часто (следуя ганемановской традиции) используют фиксированное соотношение исходного материала и разбавителя, например, 1:9 или 1:99. Причём, то же соотношение выдерживается и для всех последующих разбавлений. При использовании такой методики обычно берут целую батарею одинаковых флакончиков, в каждый из которых наливают одинаковое количество разбавителя (например, 99 граммов). Затем в первый из флакончиков вносят точно отмеренное количество потенцируемого материала (например, 1 грамм), флакончик закупоривают и энергично встряхивают до полной гомогенизации содержимого. Ту же операцию проделывают со всеми остальными флакончиками, с тем лишь отличием, что вместо исходного материала в каждый флакончик вносится то же самое (по весу) количество его раствора из предыдущего флакончика. Следует заметить, что, несмотря на то, что очень скоро прибавляемый раствор внешне перестаёт отличаться от чистого разбавителя, процедура энергичного встряхивания остаётся обязательной и на этих этапах.
Если исходный материал нерастворим (или недостаточно растворим) в разбавителе, то для получения первых потенций вместо растворения применяется его растирание (т.н. «тритурация») с твёрдым индифферентным разбавителем, в качестве которого обычно используется лактоза (она же «молочный сахар»). При этом потенцируемый материал и его предыдущие растирания прибавляются к разбавителю в том же соотношении (например, 1:99), а сам процесс растирания осуществляется в ступке из твёрдого материала – агата, яшмы или фарфора. Результаты растирания по своим последствиям вполне эквивалентны результатам растворения со встряхиванием. После двух-трёх таких процедур исходного материала в смеси остаётся настолько мало, что последующие этапы потенцирования можно уже осуществлять посредством (технологически более удобного) встряхивания с жидкими разбавителями, в качестве которых обычно используют воду или не очень крепкую (20-30%) водно-спиртовую смесь, в которых лактоза вполне растворима.
Иногда в трудах теоретиков от гомеопатии можно прочесть, что обычный сахар, глюкоза и другие сахара непригодны для потенцирования лекарств по причине их некоей физиологической «неиндифферентности». Это – не более, чем домыслы неопытных людей: с фармакологической точки зрения все эти сахара вполне однообразны. Истинная же причина того, что для приготовления тритураций провизоры предпочитают лактозу, состоит совсем в другом: лактоза – едва ли не единственный из доступных сахаров, который не спрессовывается при растирании и остаётся при этой процедуре достаточно рыхлым, тогда как, тростниковый сахар, глюкоза или ксилит по мере утончения их частиц образуют на стенках ступки довольно плотную массу, и тогда операцию растирания приходится по многу раз останавливать, чтобы соскоблить со стенок налипшую на них смесь. Однако, при наличии достаточного рвения (и, разумеется, отсутствии лактозы) практически любой материал можно запотенцировать и на обычном тростниковом сахаре.
Если для потенцирования всегда берётся одинаковое количество предыдущего разбавления и свежего разбавителя, то сама процедура потенцирования становится вполне эквивалентной математической процедуре возведения в степень (само слово «потенцирование» восходит к немецкому «potenzieren», что именно так и переводится: «возведение в степень»). Легко видеть, что при каждом акте потенцирования концентрация исходного материала уменьшается во столько раз, во сколько масса аликвоты, взятой от предыдущего разбавления меньше массы последующего. Так, если (как в нашем примере) на 1 грамм предыдущего разбавления берётся 99 граммов разбавителя, в результате чего образуется 100 граммов новой смеси, то содержание исходного материала в ней может быть вычислено по простой формуле (1/100)n, где n – количество актов потенцирования. Памятуя из школьного курса о числе Авогадро, можно подсчитать, что при такой стремительной убыли исходного материала, уже после одиннадцатого или двенадцатого сотенного разбавления (n=11 или 12) в препарате не останется ни одной его молекулы (вернее, присутствие там его молекул станет носить вероятностный характер). И именно этот факт больше всего возбуждает критиков гомеопатии. Впрочем, «критиков» - это слишком лестно сказано. Скорее, инсинуаторов. Ибо критики – даже если и заблуждаются – в большинстве своём отстаивают, всё-таки, истину, а не корпоративные интересы или собственные предрассудки, а потому, как минимум, заботятся об аргументах. Тогда, как инсинуаторов истина не интересует, причём, вне зависимости от того, известна она им или нет.
Так что же происходит в те самые секунды, когда потенцируемый материал энергично встряхивается с разбавителем? И каким образом его разбавление одаривает разбавитель лечебными свойствами, которые раньше ему не были присущи? Пытаясь отыскать оптимальную форму, в которой можно было бы ответить на эти вопросы, я потратил очень много часов и исписал много страниц (благо – не бумажных), но так и не нашёл того, что искал. Наконец, я решил пойти самым простым путём: опустить все малозначимые (для неискушённого наблюдателя) детали, минимизировать использование специальной терминологии и дать лишь образное, упрощённое, притом, по возможности апеллирующее к житейскому опыту, а не к научным фактам описание тех загадочных явлений, которые составляют основу гомеопатической практики. Себе в оправдание я поставил то, что статья эта, всё-таки, популярная, а значит, надо исходить из предположения, что её среднестатистический читатель с точными науками всё равно имеет лишь шапочное знакомство, и закидывать его специальной терминологией, обильно сдобренной многоэтажными формулами было бы, как минимум, не вежливо. В качестве другого аргумента в пользу уплощения этого повествования выступало осознание того факта, что с моей щепетильностью по отношению к деталям, серьёзную статью на эту тему я никогда не закончу, чем очень подведу создателей этого сайта. Были у меня и другие соображения. Но о них я, пожалуй, умолчу. Итак…
Допустим, мы вознамерились приготовить в лаборатории (или просто – у себя на кухне) гомеопатический препарат под пафосным названием «Natrium muriaticum», для чего отмерили в подходящую ёмкость некоторое количество воды, бросили в неё щепотку обычной поваренной соли (если не оказалось химически чистого хлорида натрия) и всё это начали энергично встряхивать до полного растворения. Что же произошло во время этого действа? В чём принципиальное отличие этой процедуры от обычного подсаливания чего-то несолёного или недосолённого? Ведь, не всякое же подсаливание способно превратить наш суп в лекарство!
Наверное, первое объяснение, которое придёт в голову неискушённому в гомеопатии читателю, будет сводиться к тому, что в супе много, чего намешано (и даже соль изначально, как правило, есть), тогда как вода у нас довольно чистая... Хорошая мысль. Но в общем случае неверная: при особой на то надобности запотенцировать можно и суп, и компот, и даже «физраствор» с его девятью промилями всё того же хлорида натрия. Именно так и поступали (притом, не редко – с успехом) некоторые мои пациентки, когда пытались отвадить от пьянства своих строптивых мужей. Правда, для этой «спецоперации» вместо поваренной соли или её лекарственной формы с помянутым выше пафосным названием брался другой препарат. Но сути это не меняет.
Чтобы не загромождать повествование перебором всевозможных версий, сразу укажу на два условия, которые, по моему убеждению и опыту, наиболее сильно влияют на качество потенцированных гомеопатических средств, получаемых классическим (ганемановским) способом. Первое из них состоит в том, что процесс растворения исходного материала или его предыдущего разведения всенепременно должен сопровождаться встряхиванием. Второе – часто недооцениваемое даже опытными провизорами – состоит в том, что встряхивание должно начинаться ещё до того, как материал или аликвота его предыдущего разведения успеет самостоятельно (посредством диффузии) раствориться в чистом разбавителе. Другие факторы, как то: вид исходного материала и растворителя, соотношение между количествами растворяемого и растворителя, материал ёмкости и т.п. тоже влияют на исход потенцирования и качество готового препарата, но значительно меньше.
Логично предположить, что встряхивание сообщает системе энергию, необходимую для того, чтобы растворитель смог воспринять «образ» растворяемого в нём объекта. Но энергия, которую получает такая система от механического сотрясения, составляет, от силы, несколько джоулей, и её хватает лишь на то, чтобы нагреть раствор на ничтожные доли градуса. Надеюсь, читатель поверит мне на слово, что если вместо встряхивания мы станем просто подогревать смесь, пока она не гомогенизируется (чем сообщим ей много больше энергии), то в результате такой модернизации хорошего лекарства у нас, скорее всего, не получится, а получится вполне заурядный раствор, свободный от лекарственных свойств или же проявляющий их гораздо слабее, чем можно было бы ожидать. Значит, системе, чтобы запотенцироваться, нужна не просто энергия, а энергия в какой-то особой «активной» форме.
Как известно, жидкость представляет собой конденсированное состояние вещества, молекулы которого, несмотря на некоторую автономность и относительную свободу перемещения, связаны между собой значительными силами притяжения и отталкивания, которые в обычном (невозмущённом) состоянии уравновешивают друг друга. Если же мы сообщим жидкости некий механический импульс, то это шаткое равновесие будет нарушено, и в её объёме от места приложения импульса начнёт распространяться механическая волна. Если сообщённый импульс не очень велик, то по своей природе это обычная звуковая волна, представляющая собой череду перемещающихся в вещественном пространстве уплотнений и разрежений. Как и всякая волна, она способна преломляться, отражаться, расходиться и фокусироваться, а также интерферировать с другими волнами или даже сама с собой.
Если бросить камешек в глубокую часть спокойного озера, то образуемый им фронт объёмной звуковой волны в первом приближении будет представлять собой равномерно расширяющуюся полусферу, в которой по мере удаления от точки вброса участки уплотнения и сжатия будут всё меньше отличаться от невозмущённых, пока, наконец, не исчезнут полностью. И если в момент падения камешка с водой не произошло ничего экстраординарного, то ничего экстраординарного не произойдёт и позднее. Совсем другая картина возникает, когда механический импульс сообщается небольшому объёму жидкости, со всех сторон ограниченному стенками сосуда. В этом случае почти вся сообщённая жидкости механическая энергия оказывается «запертой» в относительно небольшом объёме, по которому, отражаясь, фокусируясь, усиливая и гася друг друга, со скоростью зенитной ракеты хаотично носятся разнонаправленные звуковые волны. При таких обстоятельствах в отдельных точках внутри этого объёма локальные сжатия и разряжения могут многократно возрастать, что среди прочих эффектов приводит к образованию т.н. кавитационных пузырьков. Пузырьки эти крохотные – их диаметр в десятки раз меньше диаметра человеческого волоса, но образуясь под воздействием запредельного (т.н. разрывного) разрежения, а затем стремительно схлопываясь, они развивают колоссальную для своих масштабов энергию, которая разогревает место схлопывания до нескольких тысяч или даже десятков тысяч градусов. При такой температуре любое вещество переходит в состояние плазмы и начинает излучать широкий и почти непрерывный спектр электромагнитных волн – от рентгеновских лучей на коротковолновом его плече через ультрафиолетовые, видимые и инфракрасные до субмиллиметровых радиоволн на длинноволновом. Какая-то часть этого спектра поглощается в окрестностях пузырька, не пройдя и пары миллиметров, а какая-то проходит через весь объём жидкости, после чего достигает стенок и как-то с ними взаимодействует (отражается, поглощается, свободно проходит насквозь и рассеивается в окружающем пространстве). Такой спектр (на самом деле это комбинация из нескольких спектров) несёт колоссальную информацию о химическом составе, концентрации и даже температуре раствора, в котором он был излучён. Если кавитационный пузырёк возникнет в месте, где имеется достаточная концентрация потенцируемого материала, то в его спектре появятся отчётливые «провалы», связанные с тем, что этот материал плохо пропускает лучи с соответствующими длинами волн.
Но если всё дело действительно в спектрах поглощения действующих веществ, то в процессе перепотенцирования информация о них каким-то образом должна наследоваться новыми порциями разбавителя, сохраняться в них весьма длительное время, а затем считываться и интерпретироваться иммунной системой живых организмов.
Так как мир, в котором мы существуем, квантован, то с наследованием, по крайней мере, части этого спектра проблем быть не должно. Что касается сохранности такого «отпечатка», то с этим несколько сложнее: конечно, если среда смогла резонансно поглотить квант с некой энергией E, то с высокой вероятностью его же она когда-нибудь и испустит. А в случае, если этот квант хорошо ею поглощается, то, скорее всего, она же его и воспримет вновь. Такая квантовая «перепассовка» может продолжаться до тех пор, пока этот самый квант не вылетит за пределы захватившей его среды. Но, к сожалению, такой механизм сохранения «памяти» на практике реализован быть не может, ибо, во-первых, при комнатной температуре такой «отпечаток» едва ли будет способен прожить дольше нескольких микросекунд, а во-вторых, с каждым разбавлением он будет стремительно угасать и вскоре исчезнет совсем, не надолго пережив свой оригинал.
Казалось бы, приведённые выше доводы ставят на версии о наследовании «спектрального отпечатка» жирный крест, но...

«Ничто на земле не проходит бесследно»
Те, кто окончил школу не раньше семидесятых годов и хоть немного помнит школьный курс химии, возможно, знают, что два электрона, образующие стабильную валентную связь или «невозбуждённую» электронную оболочку, имеют согласованные, притом, противоположно направленные спины. Объяснять на пальцах, что такое «спин» - дело не благодарное, да и значения это в данном случае не имеет. Здесь я о нём упомянул лишь для того, чтобы показать, что в микромире между частицами (и не только электронами) могут существовать особые формы взаимодействий, когда результат измерения квантового состояния одной из частиц будет зависеть от результата измерения другой, тогда, как изначально (и это, вроде бы, подтверждено экспериментально) ни одна из частиц не обладает определённым значением этого состояния, т.е. оно, как бы, размазано между ними, и то, каким окажется состояние данной частицы в момент его измерения – лишь воля слепого случая.
Вышесказанное можно проиллюстрировать на таком житейском примере. Представьте себе муху, которая оказалась запертой в пространстве двух комнат, между которыми имеется открытая дверь. Естественно, муха обеспокоена своим положением и по этой причине непрерывно летает во всём предоставленном ей объёме в поисках выхода. Так как муха у нас одна, а комнаты две, то в любой момент времени одной из комнат мы можем присвоить состояние «с мухой», а другой – «без мухи» (моментом, когда муха будет пролетать в дверном проёме, для простоты пренебрежём). Очевидно, что ни одна из этих комнат не будет обладать монополией на своё состояние, и что эти комнаты не будут одновременно иметь одинаковые состояния.
Если наблюдатель не сможет отслеживать того, что происходит в комнатах, то он не сможет и определить, в какой из них в данный момент находится муха. Максимум, на что он будет способен – прикинуть, в какой из них её вероятнее обнаружить, да и то, если эти комнаты различаются между собой размерами или освещённостью. Таким образом, посредством неугомонной мухи состояние этих комнат в нашем мысленном эксперименте окажется неопределённым и взаимозависимым или, как бы сказали физики, запутанным по одному из параметров, а именно по параметру «наличие мухи». Если же продолжить наш эксперимент и запустить наблюдателя внутрь, то эта неопределённость будет устранена, и одна из комнат окажется «комнатой с мухой», а другая – «комнатой без мухи». То же самое (даже без участия наблюдателя) произойдёт, если между комнатами по какой-то причине закроется дверь.
Казалось бы, ничего драматичного в этом эксперименте нет – ну, подумаешь: две частицы не могут без посторонней помощи поделить между собой какие-то квантовые параметры! Но что произойдёт, если эти частицы разлетятся, скажем, в разные углы нашей галактики? Каким образом на такой дистанции одна из них сможет узнать, что этот самый «обобщённый» параметр у другой принял определённое значение, и их больше ничего не связывает? Ведь галактика – это не дверной проём. И даже если наша «муха» сможет постоянно курсировать между противоположными её углами, для того, чтобы этим расстоянием можно было пренебречь, ей придётся развивать скорость на много порядков превышающую скорость света, которая, согласно теории относительности (тоже, вроде бы, пока ещё не опровергнутой), не может быть превышена никем и ничем.
Этот парадокс был сформулирован ещё в тридцатых годах прошлого столетия, и изначально большинство физиков склонялось к тому, что как только расстояние между частицами превысит то, на котором ещё могут наблюдаться известные формы квантовых взаимодействий, «дверь» между ними захлопнется, «муха» будет локализована, а частицы перестанут быть запутанными. В свете этой гипотезы речь могла идти о расстояниях, не превышающих размеров атомов или молекул. Однако опыты, проведённые в семидесятые - восьмидесятые годы, показали, что феномен спутанности наблюдается и на расстоянии, измеряемом, как минимум, метрами, а к настоящему времени оно достигло десятков километров! Количество же частиц, которые удаётся запутать (с помощью одного единственного фотона!) уже сейчас исчисляется тысячами, и существует ли этому количеству физический предел, пока неизвестно. Причём, это только то, что можно найти в открытых реферируемых источниках (далеко не самых осведомлённых).

Если кто-то из читателей, терпеливо прочитавших это затянувшееся квантово-лирическое отступление, уже понял, к чему я клоню, это означает, что он ничего не понял и вряд ли уже поймёт. У всех же остальных ещё есть шанс, а потому, я продолжу. Итак, всё вышеперечисленное замечательно и даже фантастично. Но и этого не достаточно для объяснения феноменов потенцирования и субмолекулярных доз. Нераскрытыми остаются аж три вопроса. Первый: каким образом чрезвычайно «ранимые» запутанные состояния столь длительное время «выживают» в массиве вещества при комнатной температуре? Второй: каким образом они «размножаются»? И третий: как организм считывает с воды или иного индифферентного акцептора информацию о стрессоре?

Вопросы эти у меня (и, наверное, не только у меня) возникли очень давно, но из-за их неразрешённости вполне рабочие гипотезы, дававшие нужные результаты, я пересматривать не стал; просто отнёс их неразрешённость на недостаточность научных знаний о природе квантовой спутанности. И, видимо, поступил правильно, т.к. несколько месяцев назад наткнулся на описание эксперимента, вроде бы, подтверждающего способность частиц, бывших некогда спутанными, «вспоминать» о своём прошлом после облучения фотонами. Это может означать, что частицы (например, молекулы воды) после мимолётного периода своей спутанности могут преспокойно существовать в своём «обычном» состоянии, при этом свободно диссоциировать и диффундировать, куда им вздумается. Но, как только получат соответствующее «напоминание», вновь сформируют в своём окружении спутанный ассоциат, но уже с привлечением «свежих» молекул. При этом, если «обычное» состояние энергетически более выгодно, чем запутанное, такие ассоциаты могут распутаться, испустив соответствующий фотон. И этот фотон тут же будет пойман другим ассоциатом, который вследствие его поглощения превратится в запутанный. При этом молекулы, вернувшиеся из запутанного состояния в «обычное», не лишатся своей памяти о прошлом, и, поймав напоминание от очередного фотона, могут вновь в него вернуться. И этот процесс способен продолжаться до полного «насыщения» среды. Правда, для него потребуется некоторое количество дополнительной энергии. Но мы же трясём!
В общем, это уже самое настоящее размножение, притом, происходящее по логистическим (в научном смысле этого слова) закономерностям. Почему это важно, я, возможно, поясню позднее, если в своём повествовании доберусь, наконец, до частных гомеопатических эффектов, а именно, до эффекта неравносильности разных потенций одной и той же серии, который периодически обнаруживается некоторыми нашими экспериментаторами.
Таким образом, самые последние вести с физических «полей» способны вселить в пытливые гомеопатические умы некоторый оптимизм: мы серьёзно приблизились к тому, чтобы дать ответы на два из трёх вышеупомянутых вопросов, а также облегчить поиск ответа на оставшийся третий. Пока же подытожим то, что касается вероятных базовых механизмов, лежащих в основе «классического» и, как, возможно, будет показано ниже, не только «классического» потенцирования.

На первом этапе, когда стрессор (обычно это вещество или биологический объект) приходит в соприкосновение с акцептором (разбавителем) и одновременно оказывается в зоне схлопывающихся кавитационных пузырьков, он подвергается просвечиванию исходящим от них широкополосным излучением, которое частично им поглощается, а затем также частично (вернее сказать, выборочно) поглощается разбавителем. Те части спектра, которые одновременно могут заметно поглощаться и стрессором, и акцептором, очевидно, являются для потенцирования наиболее информативными. Если при этом поглощение будет происходить не на отдельных молекулах акцептора, а на его молекулярных ассоциатах, то это с высокой вероятностью может привести к их временному запутыванию. Если же эти ассоциаты ко всему будут ещё и достаточно крупными (хотя бы, несколько тысяч молекул), а вследствие преломления в неоднородной среде часть кавитационного излучения минует поглощение стрессором, то на них может сформироваться не просто возбуждённое и одновременно по своей природе запутанное состояние, а некое подобие голографического изображения, причем миновавшая ослабление стрессором световая волна по причине своей фактической когерентности сможет выполнять в этой оптической системе роль опорного луча. Эта двухфотонная  («голографическая») спутанность вскоре, конечно, тоже исчезнет, но молекулы, вступившие в такой ассоциат, будут помнить её сколь угодно долго (точно так же, как и «обычную» – однофотонную). Конечно, феномен потенцирования вполне может обойтись и без этой самой «голографической» спутанности, но если таковая, всё же реализуется, информация, которую она в себе содержит, будет просто фантастической – далеко выходящей за рамки той, какую содержит «обычная» (хотя, и последняя информацией, отнюдь, не бедна).
Второй этап представляет собой акт перепотенцирования. Для него, как известно, аликвота предыдущей потенции вносится в чистый разбавитель, после чего всё это вместе встряхивается или (с тем же результатом) растирается. Пока вещественный материал стрессора остаётся в растворе, здесь отчасти действуют те же механизмы, что и при первичном взаимодействии стрессора с акцептором, с той лишь разницей, что с каждым последующим потенцированием их доля снижается, и одновременно растёт доля спутанных состояний, изначально порождённых реактивацией ранее релаксировавших спутанностей, содержавшихся в предыдущей потенции. При этом не очень важно, сколько молекул бывшего спутанного ассоциата оказалось в аликвоте, а сколько в остальном объёме предыдущей потенции. Многократно восстанавливая и утрачивая свою запутанность, вовлекая в этот процесс новые молекулы и одновременно порождая резонансным излучением своих потомков, такие ассоциаты стремительно размножаются, в результате чего всё более и более доминируют. Несколько забегая вперёд замечу, что идеального «копирования» от потенции к потенции при этом не происходит, поэтому с ростом числа перепотенцирований свойства получающихся препаратов несколько «дрейфуют». Иногда это хорошо. Иногда – не очень. Но как бы то ни было, у нас всегда есть выбор, какую потенцию применить в том или ином клиническом случае.

vd 

Москва, январь 2016


Продолжение следует