Мой регион:
Войти через:

Российский гомеопатический журнал

Том 1, выпуск 3 · Октябрь 2017 · ISSN 2541-8696




Былое и думы о гомеопатии (очерк ранней истории гомеопатии)



  • Абстракт
  • Статья
  • Литература

Hartmann. My experience and observations of homoeopathy // The North-Western Journal of Homoeopathia. Ed. G.E.Shipman. Vol.IV. Chicago, 1852

Франц Гартман. Былое и думы о гомеопатии // Северо-Западный журнал гомеопатии. Под ред. д-ра Джорджа Э. Шипмана. IV том. №№ 7-10, 12. Чикаго, 1852



I
Некоторые наши друзья жалуются на наши     длинные статьи, и на то, что день ото дня их   становится все больше. Таким читателям мы   рекомендуем воздержаться от прочтения   работы Гартмана «Мои впечатления и опыт   в гомеопатии». Вполне вероятно, что мы   продолжим публикации его статьи в   следующих номерах, и в каждом из них   материалу будет отведено весьма   значительное место, несмотря на то, что   работа публикуется в значительном   сокращении. Мы уверены, что большинству   читателей знакомство с кругом общения   первых учеников Ганемана покажется   несколько затруднительным.
 «Для будущего историка, который займется   вопросами возникновения и развития       гомеопатии, мой труд будет весьма полезен, так как ни в каком другом месте не найдешь столь подробной и уточненной информации. Представленные факты, несомненно, оказали огромное влияние на развитие и продвижение гомеопатии, и не случись этого, неизвестно, как бы она сформировалась. Хотя не всегда можно игнорировать или даже уменьшать ошибки, которые совершаются человеком, тем не менее, следуя этому правилу, иногда я лишь слегка касаюсь таких ошибок или вообще не рассматриваю их, за исключением тех случаев, когда они оказывают существенное влияние на ход истории.
Несмотря на то, что я был далек от идеи написания автобиографии, тем не менее, необходимо сказать несколько слов о себе, чтобы подобраться к точке, с которой я намеревался начать, и с которой началась моя личная история».

В 1810 году Гартман, будучи неокрепшим юношей 14 лет, поступил в лицей в Хемнице с целью изучения теологии. Находясь в бедственном положении, Гартман стал учить детей из семей рабочих ткацкого производства для зарабатывания средств на жизнь. Он познакомился с Х.Г.Хорнбургом 1 , который учился в лицее на том же факультете теологии. Однако 6 месяцев спустя Хорнбург обратился к изучению медицины, и Гартман, уже заинтересовавшись этим курсом, последовал примеру Хорнбурга. Успех Хорнбурга в излечении многих заведомо неизлечимых случаев, когда сам он еще даже не закончил свое обучение, воодушевил Гартмана. Он восхищался Хорнбургом и считал его выдающейся личностью, сумевшей в кратчайшие сроки добиться столь многого, для чего другим требуются годы учебы. В восемнадцать лет Гартман отправился в Лейпцигский университет. Вот что он пишет в этот период.

«Мы снова были с Хорнбургом соседями по комнате. Спустя три месяца он представил меня Ганеману и искал любую возможность, чтобы ввести меня в узкий круг друзей этого величайшего человека. Каждый, кто когда-либо встречался с Ганеманом, видел его и слышал, с каким энтузиазмом и как красноречиво он говорит о своем важнейшем открытии в области практической медицины, без всякого сомнения поймет, что любой начинающий в медицине должен почитать этого человека как святого и должен обладать внутренней решимостью посвятить всю свою жизнь без остатка этому человеку и его учению.
Я уверен, что каждый, кто знал Ганемана в то время, согласится со мной и не обвинит меня в излишней похвале этого почтеннейшего человека, от природы наделенного высочайшим интеллектом. Я ставлю его в один ряд с величайшими профессионалами нашего времени и ответственно заявляю, что он лучший среди них. Ни один из врачей не проделал такой масштабной работы, которая успешно выдержала испытание временем, и теперь не просто сравнивается с существующими медицинскими системами, а во многом превосходит их. Сейчас это совершенно очевидно и общепризнано. Но и в то время, когда я только познакомился с Ганеманом, слава о нем была широко распространена, его исцеления граничили с невероятным. Его имя и репутация стали известны широкому кругу. Особенно благодаря случаям часто встречающихся заболеваний после злоупотребления лекарственными средствами, лечение которых не составляло большого труда для Ганемана, так как он возвел в правило: в своих исследованиях физиологических действий препаратов с точностью определять антидот для каждого из них.

Его лечение стало успешным, когда для него стало очевидно, что его дозы, столь малые по сравнению с обычными назначениями обширных лекарственных смесей, не могут подействовать на больной организм, столь неумело напичканный препаратами. Больного необходимо хоть на какое-то время оставить в покое, чтобы изначальные природные силы хоть в какой-то степени смогли преодолеть последствия приема лекарств, и наиболее остро проявились изначальные симптомы самой болезни. Тогда подбор нужного в данном случае препарата будет более точным. Но поскольку многие пациенты, подвергнувшись столько «неэффективному» лечению – когда врач выступает в качестве стороннего наблюдателя и воздерживается от активного лечения, могли потерять доверию к нему и его мастерству, Ганеман был вынужден прибегнуть к хитрости и обману – обману выгодному как ему, так и пациенту. Хитрость заключалась в том, что он предписывал больным строжайшую диету и выдавал «пустышки» - нелекарственные крупинки молочного сахара или измельченные ракушки. Во время этой терапии невмешательства страдания пациентов подвергались столь благоприятным изменениям, что они уже не испытывали ни малейших сомнений относительно эффективности малых доз и проникались полнейшим доверием к основателю гомеопатии, ни разу в дальнейшем не пожалев об этом.
Сейчас подобные случаи становятся более редкими, так как аллопаты под невольным давлением успехов Ганемана, стали снижать дозы назначаемых препаратов.

* * *
Хорнбург не использовал большого числа гомеопатических средств. Он досконально изучил те лекарства, с которыми часто работал, знал точную сферу их действия и добился гораздо больших успехов, чем те врачи, которые пользовались большим списком препаратов, действие которых не было изучено столь хорошо. Из так называемых антипсорических средств он использовал только Сульфур, Калькарею, Силицию, Ацидум нитрикум и еще совсем небольшое число других препаратов. Но его талант врача был поразительным – немногие настолько одарены Природой в этом отношении: ему требовалась задать лишь несколько вопросов, чтобы безошибочно распознать болезнь и подобрать с необыкновенной точностью самое правильное лекарство. Он был предан своей профессии. Каждый, кто видел его у постели больного, отмечал серьезность, с которой он посвятил себя врачебному искусству. Он заслуживал любовь и уважение за свою самоотверженность.

С остротой, свойственной ему, он мог найти один симптом, казалось бы, совсем малозначимый, но очень характерный, и очень редко ошибался в этом. Он мог также строить самые смелые прогнозы и точно описать лекарственное обострение – его начало и дальнейшее развитие, чему я часто был свидетелем, и о чем часто спорил с ним, однако, почти всегда терпел поражение, так как его аргументом был успех, за исключением лишь нескольких случаев.
Подобную одаренность Хорнбург ожидал увидеть и в других гомеопатах, обвиняя их в лени, если степень их таланта была ниже. Ему никогда не приходило в голову, что это он изначально имел явное преимущество над другими. Хорнбург заслуживал любви и уважения. Как друг он был добрым, сочувствующим, любезным, честным – всегда готовый прийти на помощь или поделиться советом. И только после многих горьких переживаний, занижения его значимости, стараниями шептавшихся за спиной оппонентов, которыми он был окружен, в результате постоянных интриг и инсинуаций, в последние дни он стал подозрительным по отношению ко всем, даже к своим лучшим друзьям.

Хорнбург повлиял на всю мою жизнь: своим личным примером и тем, что представил меня Ганеману. Без него я, вероятно, обратился бы к медицине, но, без всякого сомнения, не пришел бы к гомеопатии, так как в те дни она воспринималась в качестве повода для шуток среди молодых студентов. Если бы я последовал совету Ганемана - не изучать ничего, кроме его учения, которое имело прочное и весомое обоснование, в то время как в старой системе он не видел ничего надежного, - и примкнул к его обычным сторонникам, я бы легко деградировал бы. Предложение, которое он сделал всем своим ученикам, и которое во многих отношениях могло быть причиной большого вреда, оказалось прискорбным для многих его приверженцев. Я заметил удивленное выражение лица Ганемана, когда я спросил его в ответ, разве будет единственно правильным изучить только гомеопатию. Многочисленные отговорки, к которым он прибегнул, чтобы не отвечать на этот вопрос, вполне убедили меня в опасности и неосуществимости его совета, и этот вопрос более не поднимался в течение курса моих занятий с ним. Более того, он, казалось, намеренно избегал любого намека на эту тему в присутствии других молодых людей, многие из которых занимались с ним в то же время, видимо, чувствуя, насколько несостоятельна была его позиция. Он с удовольствием беседовал со мной о различных науках, и всегда был особо воодушевлен, когда речь касалась Материи Медики и Терапии. Я же всегда старался добавить масла в огонь, отчасти потому, что его пламенная ревность была занятной, а также потому, что таким образом я получал знания о гомеопатии, много поистине ценных практических наблюдений. Так что я многим обязан его эмоциональным вспышкам. Сверх того, было особенно интересно наблюдать в эти минуты за Ганеманом. Маленький полный мужчина, сдержанный в походке и осанке, с лысой головой и высоким лбом красивой формы – в эти мгновения кровь приливала к его голове, вены вздувались, лицо вспыхивало, его прекрасные глаза сверкали, и он был вынужден снимать свою шапочку, чтобы охладить свою разгоряченную голову. Обычно темы о науках, и в особенности о его новой доктрине, могли довести его до такого состояния и пробуждали в нем красноречие апостола. И не был ли он поистине апостолом своего искусства? Он чувствовал, что был. Его великая работа гораздо убедительнее говорила об этом, чем его душевные порывы. Он не должен был бы, но он чувствовал, что достиг того, чего не совершили тысячи других до него и не совершат тысячи и тысячи после него.

В такие моменты он забывал об окружающем его материальном мире, и блистательные идеи, рожденные им, вставали перед его внутренним взором. Пребывание с Учителем в эти моменты было движущей силой для его учеников: в такие минуты каждый разделял его энтузиазм и принимал решение, несмотря на все преследования, которые уже в достаточной мере испытал на себе, быть верным делу и всеми своими силами помочь великой работе. И сам Ганеман предоставил для этого наилучшие возможности, пригласив всех, кто не страдает от болезней, принять участие в испытаниях лекарственных препаратов. Ганеману ничего не оставалось, как сначала научить нас, необученных медицине, какими мы еще тогда были, и еще более безграмотных по части надлежащего способа испытания препаратов, а так же ежеминутно инструктировать нас по всем вопросам. Он делал это в нескольких словах, но в ясной и очень внятной манере:

„Человеческое тело, когда оно достигло почти полного развития, наименее подвержено болезни от случайного фактора или лишения обычного для него питания, потому что сохранные жизненные силы преодолевают любые вредные воздействия этих причин прежде, чем те разовьются, следовательно, – говорил он, – молодым лицам необязательно выдерживать длинный подготовительный курс перед началом испытания лекарства. Единственным непоколебимым решением должно быть исключение всего, что может нарушить процесс.“ В ходе такого испытания он категорически запрещал кофе, чай, вино, бренди и любые другие горячительные напитки, а также такие специи, как перец, имбирь и др.; сильно соленую и кислую пищу. В то время распитие пива не было столь чрезмерным, каким оно стало сейчас, поэтому во время наших прувингов он не запрещал нам потребление светлого и темного лейпцигского пива. Он предостерегал нас от усердных и продолжительных занятий учебой или чтения романов, также как и от многих игр, требующих не столько воображения, сколько продолжительной сосредоточенности, таких как игра в кости, карты, шахматы или бильярд, – из-за которых проведение лекарственного испытания могло быть нарушено или быть недостоверным. Однако он был далек от того, чтобы рассматривать праздность как обязательное условие. Наоборот, рекомендовал умеренный труд, приятные беседы с прогулкой на свежем воздухе, умеренность в еде и питье, ранний подъем; для постели он рекомендовал матрас с легким одеялом.
Лекарства для испытаний он выдавал нам сам, растительные – в виде эссенций или настоек, другие – в первой или второй тритурации. Он никогда не скрывал от нас названия лекарств. Его желание, чтобы в будущем мы сами приготовляли препараты, действие которых испытали на себе, будучи студентами, полностью убедило нас, что в этом отношение он нас никогда не вводил в заблуждение. Так как, по большей части, он ранее испытал действие препаратов на себе и своей семье, он был уже достаточно хорошо знаком с их силой и особенностями. Он назначал для каждого прувера в соответствии с его индивидуальностью число капель или крупинок, с которых тот смог бы начать, не испытывая каких-либо травмирующих эффектов. Доза должна была приниматься разбавленной в большом количестве воды, исходя из предположения, что в таком виде она вступит во взаимодействие с большей зоной покрытия, чем было бы возможно с неразведенным препаратом. Лекарство принималось рано утром, натощак, за час до приема пищи. Если в течение трех-четырех часов не наблюдалось каких-либо эффектов, принималось еще несколько капель; могло быть даже повторение дозы, и тогда отсчет времени начался с момента принятия последней дозы. То же самое касалось случая, когда препарат принимался в третий раз. Если после троекратного повторения не отмечались какие-либо изменения, Ганеман делал вывод, что организм не восприимчив к этому агенту, не требовал от прувера продолжать дальнейшие эксперименты с ним, и через несколько дней выдавал другое средство для прувинга.

Для того, чтобы записывать все симптомы, которые происходили с нами, он требовал носить с собой блокнот и карандаш, что давало возможность описать с точностью все ощущения (боли), которые мы испытывали в тот момент. Эта точность могла быть утеряна, если бы мы записывали эти ощущения какое-то время спустя.
Данные нам указания относительно фиксирования и описания возникающих симптомов были предельно четкими. Каждый возникающий симптом должен был быть описан со всеми особенностями, хотя при этом могли быть самые противоречивые сочетания. После каждого симптома мы должны были указать в скобках время его возникновения, какое время прошло после последней дозы принятия препарата.
Ганеман заключал, что действие препарата исчерпано, когда проходили один или два дня без фиксирования каких-либо симптомов. Тогда он давал организму отдохнуть, прежде чем провести другой прувинг. Он никогда воспринимал на веру только наше описание симптомов, а всегда обсуждал с нами все детали, чтобы убедиться, что мы использовали верные выражения и признаки, ничего не преувеличив и ни о чем ни умолчав. Поначалу ошибок было предостаточно, но с каждым следующим прувингом их становилось все меньше, и, в конце концов, их совсем не стало, особенно у тех пруверов, которые осознавали всю важность вопроса и вступали в прувинг со всей серьезностью. В число последних я всегда включал и себя, и по сей день очень доверяю своим собственным симптомам.
Еще одна вещь, о которой стоит сказать касательно этих испытаний. Их не так легко было проводить, как это могло бы показаться. Специфичная важность заключалась в необходимости правильно выявить симптомы, которые сами по себе не очень заметны, ибо именно они являются самыми важными, наиболее своеобразными и характерными. Они гораздо более значимы, чем те симптомы, которые проявляются бурно. Первые наиболее часто проявляются при назначении меньших и деликатных доз, в то время как последние обязаны своим появлением большим дозам. По крайней мере, так это представляется мне, и это мое скромное суждение, основанное на собственном наблюдении.

Еще один факт, который я получил из моего личного опыта, – иногда я мог рассчитывать на получение каких-либо симптомов после назначения второй или третьей более сильной дозы, если после первого приема не было совершенно никакого эффекта. Или, наоборот, если после первой дозы симптомы проявились, но слабо, я с уверенностью мог бы ожидать проявления других более характерных симптомов, развивающихся каждый час. Часто после приема второй более сильной дозы я надеялся выявить более четкие симптомы, но почти каждый раз я был разочарован. И я часто обнаруживал, к моему величайшему сожалению, что это повторение приводило к полному прекращению всех симптомов.


Примечания

[1] Христиан Готтлоб Хорнбург (Christian Gottlob Hornburg, 1793-1834).  


Материал предоставлен Д.А.Ивано-Вызго

Перевод М.С.Дроздова

Редакция перевода С.Н.Попова



продолжение следует



← Весь выпуск